Более тридцати лет покаянно и почти непрерывно всматриваюсь я внутрь себя и пытаюсь понять — что же для меня является наиболее важным и ценным? Навык к молитве? Нет. Навык памяти о Боге? Тоже нет. Быть может, любовь к Богослужениям? Нет, и это не то...
Всматриваюсь в себя всё более и более тщательно и ловлю себя на мысли, что за все эти годы я не принёс Христу ничего, о чём мог бы с чистой совестью сказать: «Вот, Господи! Есть во мне то, в чём не нужно мне приносить покаяние...».
...
Это и есть истинное свойство духовного плача о себе — когда я чувствую и понимаю, что мне нечем хвалиться ни перед самим собой, ни перед людьми, ни, тем более, перед Богом. Но при этом есть внутри меня одно совершенно особое и ценное качество, хранить которое мне нужно даже более тщательно, чем веру православную. Мне нужно хранить в себе боль от того греха, который живёт во мне.
Потому что, если будет во мне жить искренняя и честная боль от греха моего, тогда будет жить во мне вера православная и любовь к Богу. Мне не захочется никого осуждать и молитва моя будет искренней.
Но как только хоть тенью души своей я подумаю, что достиг чего-то духовного, то православие моё тут же станет актёрским, любовь к ближним уйдёт, я начну возноситься и уже не смогу не осуждать.
Молитва моя станет поверхностной, мир Ангелов отойдёт от меня, Мир Божий закроется предо мною, и перестану я видеть Покой Божий.
Вернуть же блаженство живого общения с Богом и Ангелами Его я могу ЛИШЬ углубляя и углубляя благодать своего покаяния. Хотя мне стыдно даже говорить «своего покаяния», потому что МОЕГО покаяния во мне быть не может...
Благодать — она и есть благодать и называется так именно потому, что приходит из вне.
У благодати покаяния есть потрясающее парадоксальное свойство — чем чаще и искреннее, чем глубже и тщательнее кается душа, тем всё менее и менее считает себя способной на покаяние. Причём, не только на истинное, а даже на самое-самое малое покаяние я считать себя способным не могу.